Королев А.И. Запасовский Мыс. Рассказ о жизни в бывшей глухой деревушке 1905-1974 гг. (1976 г.)
11.
В 1914 году началась германская война, которая многим семьям принесла много горя и слёз. Война потребовала не только людей, но и лошадей. Осенью из нашего хозяйства и дяди Ивана взяли двух лошадей, которых надо было сдать через комиссию в городе Сарапуле. Отец направил меня с дядей Иваном за 150 километров в Сарапул. Дорога длинная, грязная. Мы кое-как добрались до города, устроились на квартиру к одному рабочему. Ждём день-два, а затем нас вызвали на приёмный пункт с лошадьми. Дядиного коня сразу взяли в артиллерию, моего оставили до особого распоряжения в резерве, так как мой конь ростом не вышел. Мне пришлось ждать целую неделю. И когда нужное количество лошадей набрали, мой конь остался забракованным. Мой дядя меня ждал, так как мне в ту пору было всего 15 лет и в городе впервые.
Днём ходил я по магазинам и по рынку. Там однажды увидел на столиках красные плоды похожие на яблоки. Женщины брали охотно, ну и я отважился купить один фунт (400 гр). Принёс на квартиру и тайком от дяди стал есть эти «яблоки». «Пожевал-пожевал и стал плеваться: «Тьфу, какую гадость продают, а люди покупают». Никому ничего не говоря, я снёс свою покупку в помойную яму: это были помидоры. На дорогу я купил колбасу краковскую, с таким приятным запахом я встретился в жизни первый раз. И вот снова приключение: отъехали от города 60 километров и в одной деревушке остановились ночевать. Хозяйка нам вскипятила самовар, и мы сели покушать. Чинно-важно развертываю свою приятную покупку и начинаю есть. Пожевал, и она мне показалась не совсем приятной – сильно пахло чесноком, до этого я никогда чеснока не пробовал даже. За столом с нами пил чай и хозяин дома, старый солдат, прослуживший в царской армии 25 лет. Так вот, всю колбасу я отдал ему – не понравилась: «Эх, сынок, не понял вкуса, это же замечательная закуска краковская колбаса», мы её в деревне не видим, да и не на что покупать.
Утром, на следующий день, позавтракавши, мы поехали дальше к дому. Отец мой несказанно обрадовался, что лошадку пригнал обратно.
12.
Вот так мне исполнилось 18 лет. В начале февраля 1917 года меня и моих сверстников призвали в ряды царской армии, направили в город Камышлов, Камышловского уезда. Меня, как грамотного, направили в другую часть, отделили от своих друзей. В начале июня того же года с маршевой ротой был направлен на Западный фронт. На передовой линии находился 4 месяца. В одном из боёв под станцией Гусятино или Жмеренка был ранен и контужен, а товарища, с которым кушал из одного котелка, осколками снаряда сразило насмерть.
Меня на санитарной двуколке отправили на перевязочный пунк, а оттуда в г. Киев в военный госпиталь, где находился более пяти месяцев до частичного выздоровления. Получив моё письмо из госпиталя, дед настойчиво посыла моего отца в Киев на свидание со мной. Отцу, конечно, было жалко денег на дорогу – не поехал. Дед был уже больной, и так ему хотелось увидеть меня, поговорить со мной о войне, какова будет жизнь – жизнь без царя, кто будет управлять государством и т.д.
В конце того же года меня выписали из госпиталя и дали месячный отпуск для окончательного выздоровления. Дома, конечно, более всех обрадовался моему возвращению мой больной дед. Сколько было расспросов, разговоров было у меня с дедом о войне, о том, скоро ли кончится война, когда все вернутся с фронта. Минуло две недели. Однажды утром вся семья села за стол на завтрак. Не было только за столом деда. Почему? Дед спал за печкой на маленьких полатях. Отец два раза пригласил его к столу, но ответа не последовало. Тогда он сам подошёл к деду, пошевелил его и понял, что он больше никогда не встанет, перекрестился перед иконой и сказал: «Сынки мои милые, дед наш уснул навсегда и больше не встанет».
Осень была сухая, солнечная. На второй день отвезли деда в село за 12 вёрст, попы в церкви отпели. На кладбище похоронили рядом с бабушкой.
Вскоре, после смерти деда, я поехал в г. Сарапул на врачебную комиссию, которая тщательно обследовала меня вплоть до усыпления, не веря, что моя рука не разгибается и плохо слышу. После всех этих терзаний, врачебная комиссия пришла к заключению: «Освободить от военной службы по двум военным статьям 25 и 43-ей». Приехал домой и мало-помалу стал заниматься в сельском хозяйстве, помогая отцу и маме. Наступил февраль 1918 года. Мама и отец стали настаивать, чтоб я женился. А время надвигалось тревожное – начиналась гражданская война.
Требования родителей, безусловно, я исполнил: женился на одной девушке из села Зюзино, с которой не очень-то был знаком, но знал её младшую сестру, мою одноклассницу по двухклассному училищу.
Так жил я до конца 1919 года. Здоровье поправлялось, а потом был взят в ряды Красной Армии, где находился почти три года, принимая участие в боях начиная от Иркутска до Владивостока по изгнанию остатков колчаковских войск, атамана Семенова и японских интервентов.
Вся наша бригада в три полка двигалась по правой и левой стороне линии железной дороги. На пути продвижения к Верхнеудинску на станции Слюдянка был нашим батальоном разоружён отступающий колчаковский отряд в сто или более человек, обоз более 40 лошадей, везущий боеприпасы, продовольствие и до десятка пулемётов.
Это было на утро, как сегодня помню, наш батальон оцепил деревню, где располагался на ночлег колчаковский отряд. Без выстрела подошли к домам и по 5-6 человек врываемся в дом и сразу в угол за оружие и хором: «Стой, не сместа, а то стрелять будем», так был обезоружен отряд.
Весной 1920 года на подступах к Верхнеудинску, где был штаб атамана Семёнова, позиции белых были сильно укреплены, и за взятие города бои шли в течение трёх суток. Когда части нашего полка ворвались на окраины города, атамановцы стали бежать кто как мог, а сам атаман Семёнов улетел на самолёте в Японию. Подбить самолёт у нас не было зенитных орудий, кроме 50 штук пулемётов системы «Кольт» и «Максим».
После взятия Верхнеудинска и Читы разведка наша донесла, что со стороны Бурят-Монголии к линии железной дороги движется отряд барона Унгерна. На подступах к железной дороге этот отряд был полностью разбит частями Красной Армии, а сам барон Унгерн взят в плен.
Так шли бои под Читой, ж.д. станциями Нерчинск, Барзя, Хабаровск, Иман, Уссурийск и Владивосток. Японские части при отступлении взорвали мост через реку Амур. Пехотные части без задержки продвигались по льду Амура, а ж.д. составы и бронепоезда были задержаны на переправе. Вскоре было дано распоряжение командования фронтом прорыть траншею к Амуру. Тут появились подрывники, и закипела работа. Через некоторое время были уложены шпалы и рельсы в траншеях на обоих берегах и по льду реки Амура. Так пошли поезда через реку Амур с 10-12 вагонами. Через реку Уссури мост тоже был взорван. Повторили тот же способ переправы. Преодолевая на пути все препятствия, Красная Армия шла на восток, гнала остатки белых отрядов и армию Семёнова, Молчанова и Дитерихса.
На подступах к Хабаровску на станции Ин около Волочаевска белогвардейцы сильно укрепились, рассчитывая дождаться здесь помощи японцев. 10 февраля 1922 года войска Красной Армии под командованием товарища Блюхера, перешли в наступление, и все преграды были смяты. 12 февраля враг оставил Волочаевку, а 14 февраля 1922 года части Красной Армии вступили в Хабаровск.
Состав нашего 1-го стрелкового полка сильно поредел – 70 % бойцов выбыло из строя. Через два-три дня полк был снова пополнен и снова продвигался вперёд на восток, принимая небольшие бои с отрядами адмирала Молчанова и японскими интервентами – макаками.
Очень памятный был бой на ст. Иман, когда наш батальон был на разъезде. Японский бронепоезд, заметив наш батальон, стал обстреливать из орудий, а затем из пулемётов. Завязался бой, длившийся час. Натиск японцев был сильный: по обеим сторонам дороги японская пехота из пулемёта стала косить наших бойцов. Решался вопрос: не отступить ли? И вдруг из-за кустов вылетает конный отряд партизана Каландарашвили. Увидев такую ситуацию, командир даёт команду своим всадникам: «Спешиться, лошадей в кусты, в балку и за мной в бой!»
Японцы увидели новую силу и постепенно стали отходить. Сам Каландарашвили бежал впереди своих всадников и кричал: «Ура! Вперёд!» Его ранило вражеской пулей. Бой закончился. Японцы отступили. Командир партизанского отряда был подобран своими всадниками и на дрезине отправлен в тыл, в Хабаровск. Дальнейшую судьбу товарища Каландарашвили я уже не знаю.
Наш полк стоял на станции Иман, и мне дали из штаба полка поручение съездить в Хабаровск в штаб бригады, которая в то время состояла из 3-х полков, численностью более 3 тысяч бойцов. Вот поезд остановился и я иду по перрону. И вдруг встречаю земляка из одного села, свояка Агафонова Егора Павловича. Сразу кинулись в объятия, расспросы: как, откуда, что нового пишут из дома?
Агафонов сообщил мне, что он находился в госпитале после ранения, а вот сегодня из госпиталя выписали и направили обратно в свою часть, в 3-й стрелковый полк, который стоит на колёсах на одном разъезде в тупике. Договорились, что после выполнения поручения в штабе бригады на обратном пути я сделаю остановку на том разъезде, где стояла часть Агафонова. Моего свояка, командира пулемётной команды я быстро нашёл в одном из вагонов. В вагоне темнота. Окликнул земляка. Он сразу отозвался. Где-то он достал обрывок телефонного кабеля и зажёг. Слабый свет замелькал, резиновый запах ударил в нос. Растопил печку в вагоне, поставил варить гречневую кашу в котелке, а в другом – вскипятил чай. Поели кашу, попили чайку, побеседовали и на этом расстались.
Несколько позже вышел приказ по дивизии о награждении орденами Красного Знамени пяти человек из бригады, в их числе был и мой земляк Агафонов Егор Павлович. В одном из боёв против войск Дитерихса он проявил героизм. При некотором замешательстве наших бойцов при наступлении врага, Агафонов залёг у пулемёта и стал прямой наводкой кинжальным огнём расстреливать врага, тем самым предотвратил панику в наших рядах – враг был отброшен.
Продолжение следует…
